Лишь когда Владимир Александрович ушёл из жизни, я задумался об этом. Нельзя сказать, чтобы нас очень увлекали его лекции. Хотя это, конечно, были хорошие добротные лекции. Мало кого привлекала область его научных исследование – экономика пореформенной России. Мы его любили и уважали совсем за другое. Какую-то роль играла его внушительная, внешне «грозная» фигура и строгий взгляд, которым он слегка наклонив голову, свысока взирал на нас, проходя по коридорам факультета. Этот внушительный вид создавал ощущение спокойной уверенности. Но, главное, мы ощущали за всем этим доброту, понимание, человечность и уважительное отношение к каждому из нас.
Он был требователен, не любил безответственности, разгильдяйства во всех их проявлениях, прежде всего, в отношении к учёбе. Но это не была формальная требовательность, за этой требовательностью чувствовалась искренняя убеждённость в незыблемости определённых жизненных принципов, следование которым он полагал естественно-обязательным. В оценках – и учебных, и «по жизни» - он был всегда благожелательно объективен и справедлив. Я никогда не слышал, чтобы он повышал голос и вообще устраивал «разносы». Ему достаточно было вызвать провинившегося в кабинет и просто спросить, как он дошёл до того, чтобы сделать то-то или то-то. Но и это он делал крайне редко. Обычно хватало того, что, проходя по коридору, слегка замедлив шаг у одного из студентов, осведомлялся, почему его давно не было видно на лекциях или когда он забирается сдавать свой «хвост». По большей части он действовал через самих же студентов – старост, комсомольский актив, - и для большинства вполне хватало выражения его неудовольствия тем или иным поступком, который, отведя тебя в сторону, предавал староста. При этом он с искренней заинтересованностью принимал многие студенческие «инициативы», к иным относился понимающе снисходительно, покрывая по возможности, некоторые их перехлёсты. С ним можно было «разговаривать на равных», если он чувствовал искрений интерес к учёбе, научным исследованиям, хотя от обсуждения некоторых тем и старался уходить… Позже, когда, мы уже получили дипломы, встретившись с нами на улице, любил остановиться, порасспросить «что и как» у тебя самого, у однокурсников – помнил всех, кто с кем учился и когда, -- сопереживая и нашим успехам и нашим неудачам…
Перечитал сейчас написанное – получается какой-то неправдоподобно «идеальный» образ. Но, даже, поднатужившись, я не могу вспомнить ничего плохого об этом человеке… Таким он мне запомнился. И, уверен, не мне одному. Всем нам – «семидесятникам», - здорово повезло, что мы учились в «эпоху Папы Золотова».
